Тeмa, пoчeму я никoгдa нe был в СШA, вызывaeт в пaмяти сoчинeния типa «Пoчeму я нe xристинин?» Бeртрaнa Рaссeлa, alias «Пoчeму я нe мoдeрнист?» Миxaилa Лифшицa. В этoм вoпрoсe eсть чтo-тo кoкeтливoe. Вeдь, eсли зaдумaться, в либeрaльнoй и вeрoтeрпимoй Вeликoбритaнии никтo Рaссeлa в Цeркoвь нa вoжжax нe тaщил — пoпрoбoвaл бы oн сoчинить эту книжку в 30-e гoды, нaпримeр в Итaлии. A Лифшицу нe (пре)бывать мoдeрнистoм в СССР в 60-e гoды былo прoщe прoстoгo. Впрoчeм, дaжe в Нью-Йoркe эпoxи «тoржeствa бeзoбрaзия» eгo зa этo тoжe нe рeпрeссирoвaли бы.
И мeня кoнвoeм в Штaты тoжe никтo нe зaгoнял. Нo всe рaвнo стрaннo: пoчeму жe я никoгдa нe был в СШA? Всe, кoму нe лeнь, oтстoяли в oчeрeдяx зa визoй (a мнe и визa нe нужнa), вeрнулись либo в вoстoргe, либo oтплeвывaясь. A я вeдь с oтрoчeствa мeчтaл: учил aнглийский у eврeйскoй рeэмигрaнтки изо Бруклинa, зaслушивaлся aмeрикaнскoй музыкoй. Вудстoк и Мoнтeрeй были про мeня Мeдинoй, я читaл, прoдирaясь сквoзь слэнг, нeпoнятнo oткудa взятую «Нa дoрoгe» Джeкa Кeруaкa, прoрывaлся нa пoлусeкрeтный прoсмoтр «Easy Rider». Изъяснялся сo знaкoмыми нa криптo-aмeрикaнскoм диaлeктe, нa кoтoрoм зaмшeвыe бoтинки нaзывaлись «швeдскиe шузняки» (вспoмнитe blue suede shoes), вoдoлaзкa имeлa нaзвaниe «дaллaскa», a тeмныe oчки фaсoнa Макнамара (в предмет гордости военного министра времен вьетнамской войны) — «спектора».
Я есть несколько попыток. Первую вдобавок в художественном училище. Мой батя тогда работал корреспондентом АПН в Вашингтоне и прислал ми приглашение. С этой бумажкой меня вызвали бери заседание «тройки». Помнит ли который-нибудь, что это такое?
Физрук, глава профкома, заявил, что я без- способен не то отжаться, маловыгодный то подтянуться двадцать крат, поэтому осрамлю в Америке свою социалистическую Родину.
Лекторша истории партии, парторг, спросила, какую последнюю книгу я прочел. Я бесприст ответил: «Кракатит» Карела Чапека. Оборона эту книгу она безлюдный (=малолюдный) слышала — я ее не виню — и поджала цедильня. Представитель администрации — директор училища вынес приговор: в Америке мне не получаться.
Года через три, в начале 70-х, фуксом проскочил куда и опасно встреченный где-в таком случае в гостях заезжий американец-славяновед вдруг за столом начал назубок читать Конституцию США. Я проявил несильно ироническое изумление его памятью.
— Твоя милость никогда не будешь хорошим американцем, — сообщил возлюбленный мне, считая, что аминь обитатели «рабской России» точию и мечтают взойти на «Родину Отважных». На) этом месте я задался вопросом, который мучал одного дзенского мудреца изо Японии: «стоит ли разменивать страну комаров на страну мух?».
Вторую попытку я предпринял, кое-когда у меня был серьезный солидный роман с корреспонденткой одного изо американских журналов в Москве, уж во времена тухлой черненковской осени патриархов. Симпатия была готова выйти после меня, по-человечески, а приставки не- транспортно. Она мне объяснила, чисто мне придется поработать продавцом в книжном магазине, вверять уроки русского «to these stupid americans», взять на себя труд на подхвате в редакции. Возлюбленная вообще не была высокого мнения о своей родине, во вкусе и положено левому американскому интеллектуалу, так в критические моменты в ее словах нравственно и оправданно звучала любовь к единокровный Аризоне, к городишку Нукла в Колорадо, идеже она начинала карьеру в газетке «Nucla Liberation» (формулировка находилась на втором и последнем этаже гостиницы, получай первом же был салун и бильярдная, идеже в уик-энд обязательно происходила вялая пачечная стрельба). От нее я немало узнал об «одноэтажной Америке», о местах очевидно Болдер, Колорадо, где возлюбленная продолжила восхождение к вершинам профессии, о болотах кругом Батон-Руж, немецких поселениях в Айове, о дегенератах изо Скалистых Гор, о сходстве Рональда Рейгана с Брежневым в соответствии с части старческого слабоумия, о тотальном идиотизме (языко вашингтонской администрации, так и альтернативных экологично-социалистически-гомосексуально-футуристических меньшинств.
Возлюбленная много и прекрасно рассказывала о великолепной природе ее страны, о Большом Каньоне и пустотной красоте монастырь, о лесах Вермонта. Благодаря ей я прочел книгу гениального Генри Торо о жизни в избушке получай берегу Уолденского озера. Ее глазами я вычитал американские творения Набокова. Симпатия была умная женщина, где бы «Budweiser» пила «Perrier» с лимоном, гамбургеру предпочитала бельгийских угрей почти щавелевым соусом, говорила с славно разработанным ново-английским акцентом и одевалась в скромную одежду с «Kenzo», дополненную то абсурдным котелком, так алыми перчатками. Вторая опыт не удалась по причинам личного характера.
Далее, волею судьбы, я встречал ее в Париже, Брюсселе, Нанси — Романка развеяли европейские ветры.
Третья старание, совсем слабая, случилась, кое-когда я жил уже в Париже, и моя парижская товаристка, американка, прожившая в Европе преимущественно двадцати лет, сообщила ми, что в университете не так Небраски, не то Южной Дакоты неотложно требуется «профессор искусства», а все схвачено, ректор ее анахронический «copain», то есть кореш, жалованье такая-то, условия такие-в таком случае. Дел у меня в Париже в ведь время не было, хлеб были ниже позволительных, я бы соблазнился…
Только Джудит мне в пять минут объяснила, ровно от тамошних обстоятельств я либо сопьюсь, либо сойду с ума, а как в первом, так и закачаешься втором случае выброшусь изо окошка, а поскольку этажей предпочтительно, чем три, в этом «fucken dungo» неважный (=маловажный) водится, университету придется вертеться с моими чеками за хирургию, ась? не по-джентльменски. Я ей поверил.
Я знал ее рассказы ради ее детство в Техасе, идеже ей, единственному ребенку в семье помещика, запрещалось дуться с цветными детьми. Когда ее привезли в «ветряный» город Чикаго, она удивилась малограмотный небоскребам и шуму, не обилию машин в узких улочках, а межрасовому общению. О Каноник-Франциско конца 60-х, кишащем творческими безумцами, о поселке Таос в Нью-Мексико — резервации уставшей через городской дури творческой элиты послевоенного времени, о R.I.S.D. — «Народ-Айлендской школе дизайна» в тишайшем шизофреническом городке Провиденс, Разновидность-Айленд, оранжерее архитектурных, художественных, компьютерных и музыкальных сторонник американского авангарда тех времен, нет-нет да и N.Y., N.Y. напыщенно называл себя «the City of Looks». Ведь есть ты есть ведь, на что ты выглядишь.
Я видел, точно она прослезилась, когда я ей подарил узор с желтой розой — «the yellow rose of Texas», эмблемой штата «одинокой Звезды». Ну, я снова не попал в США.
Физрук был прав. При всем желании угодить моим критикам социалистической Родины уже блистает своим отсутствием, я что-нибудь за океаном определённо бы осрамил. Я никогда безвыгодный буду хорошим американцем, Господи помилуй. И во всех отношениях, спортсмену даются только три попытки.
Хоть в США есть люди, места и хурды-мурды, которые я бы хотел ули. Мне было бы мелодично встретиться с Лори Андерсон и Стивеном Спилбергом, дай тебе понять, что у него в голове, и с водителем грузовика Кливленд — Эль Пасо, с тем чтобы уразуметь, насколько он похож для своего двойника из дебильных фильмов. Я был бы рад(-радешенек увидеть «mesos», столовые третий полюс Аризоны, Кейп-Код (я беда люблю Моби Дика Мелвилла), речки и много штата Вашингтон. Я бы и в Дэйтону поехал, бросить взгляд на лучшие «Харлей-Дэвидсоны» Америки.
Так что бы я не хотел узнавать — это Лас-Вегас и Лос-Анджелес, нью-йоркские издательства и галлереи, Хьюстон и Бастион-Уорт, придорожные рестораны и мотели, рэперскую студию звукозаписи, «барбекю» и «велком парти» с поджаренными сосисками и замороженным пивом, американскую тюрьму, идеже из гуманных соображений
воспрещено курить, и церемонию вручения регалии «Грэми».
Добавлю к этому «Russian tea rooms» и американские французские рестораны. Литоринх лучше на Брайтон, в жирную воровскую блажь бывших коллег по паспорту. Тама я, впрочем, тоже не хочу.
Я отдаю себя отчет, что меня быстро упрекнуть в вульгарном антиамериканизме. Так я люблю эту страну, невзирая на физрука и мою неумение быть Хорошим Американцем. США стали к меня чем-то по всей видимости Кремля из «Москва — Петушки» Ерофеева. Казалось бы, на хренища мне туда? Вроде, подобает…
Но, как тридцать полет назад я носил «шведские обувь» и «далласки», так и теперь продолжаю совершать не то, что принято. Не еду в Америку. Ась? мне там делать? Родных у меня позднее нет, деловых необходимостей маловыгодный подворачивается. А заведись деньги получи и распишись туризм и ротозейство — сумею их собрать с большим толком и удовольствием.
Я до некоторой степени раз слышал, что Нью-Йорк — сие ванна с шампанским: пузырится, играет, проникает в кровища. Невозможно ни на побудьте на месте остановиться. Не знаю. Я далеко не очень люблю шампанское, однако уж если, то даст сто внутрь. Растираться нам ни к чему. Так есть, касательно Нью-Йорка, ми вполне хватает глотков его вкуса, выражающихся в историях о нем. С меня и Москвы до основ хватает, которая тоже пузырится, во вкусе перестоявшая брага. Ниагара, Изрядный Каньон, Пустыня Смерти и аллигаторные миссисипские «bayoux» не я буду впечатляют, но…
Почему-ведь мне куда больше чешется в Монголию, Японию либо, получи худой конец, в Исландию. Разве на край света, подальше, получи и распишись зеленые пастбища Южного острова Новой Зеландии. Приходится ведь сохранять инфантильные мечты.
А опосля — дело привычки. Как бы нам ни заколачивала в голову гвозди американская раскручивание, сколько бы ни строили «МакДональдсов», каким бы образом ни убеждали нас, чего между русскими и американцами испокон веку имеются невещественные, близко мистические связи — русские, близ всей азиатчине и византизме, обыкновенно чувствуют себя европейцами. Побаиваются Европы, относятся к ней с неадекватной спесью, хотя это — соседские, коммунальные взаимоотношения. Наше сродство с американцами, должно, только и выражается в том, как последние из-за океана посматривают получи Европу с теми же смешанными чувствами.
Завлекательно еще и вот что: я видел гибель русских, долго проживших в европейских странах и влюбившихся в природу сих стран. Сроднившихся с ней. Они ездят в Альпы, бери песчаные голландские дюны, слоняются в соответствии с холмам Тосканы или бродят соответственно лесу под Стокгольмом вправду так же, как делали бы сие в Подмосковье, Крыму или идеже-нибудь на речке Ветлуге. У них питаться любимые уголки, грибные места и домашние пеньки для отдохновения. Однако я ни разу не видел русского американца, каковой смог бы мне уведомить что-то похожее нате истории русских европейцев ровно по поводу природы их «дальнейший родины». Возможно, мне никак не повезло. От наших заокеанских соотечественников я слышал не менее о невероятных масштабах американской «wildlife», о расстояниях через пункта «А» до пункта «В» (наравне будто это может русских удивить), о томишко, что на помойках Лос-Анджелеса орудуют койоты, а Вашингтона — еноты. О часть, как они глядели возьми Ниагару или осматривали глинобитные «пуэбло» в Нью-Мексико. Даже если те, кто владеют загородными домиками в Вермонте другими словами Делавэре, не могут разумно объяснить, что находится в их округе, в дополнение торгового центра, озера/морского берега и близлежащего лесочка. Наверно, произведение в том, что европейская основные черты, несмотря на чудеса похоже Адриатического берега Далмации, Альпов, скандинавских фиордов и островков греческого Архипелага, скромна, соразмерна человеку, сверкает праздник красотой, которая не отвлекает, а, навыворот, помогает сконцентрироваться на истории, культуре, «умении долгоденствовать» и прочих общечеловеческих ценностях.
Я пропел панегирик Европе. Но я знаю, сколько стоит в ней лживости и поверхностности. У меня пропал иллюзий. Я помню, что капельки недавно в ее центре дымили трубы Освенцима, какими судьбами в ней происходят идиотские кровавые войны на манер балканской, что чуть маловыгодный половина ее населения склонна к ксенофобии. Однако в Европе у меня есть одну каплю любимых уголков и, как моя бывшая закадычка из Нукла, Колорадо, «Биг-Маку» я предпочитаю «les aiguilles a lХoseille».
Ми не нравится, что запрещают садить, что на Олимпиаде в Атланте своих селят в комфортабельных виллах, а приезжих забивают сообразно четверо в душные номерки мотелей. Ми не кажется разумным, сколько одним из главных факторов американской политики является сеноворошение нестираных простыней, и то, почто по соображениям «политической корректности», благодаря чего, что он не смерть, суд оправдывает преступника. Ми кажется загадочным, как Борис Доул, по своим физическим и интеллектуальным качествам совершенно родственный нашим приснопамятным генсекам, может не шутя выступать кандидатом в президенты. Тем не менее у меня когда-то была «американская стремление»; а тот факт, что у нас в России происходит черный те что, совершенно приставки не- оправдывает чужую дурь.
Кого и след простыл, не иначе, меня обвинят в антиамериканизме. И неважный (=маловажный) пустят в США, хоть я и мало-: неграмотный коммунист, не туберкулезник, мало-: неграмотный сифилитик и не страдаю трахомой. Али, наоборот, отправят меня тама на перевоспитание.
С этим пришлось бы повиноваться. Нашлось бы дело погостевать в Америке. И, не ручаюсь следовать твердость своих убеждений, — виртуально, я бы там остался без возврата. Строить «American Dream».
