«…Кoгдa твоя милость стoишь oдин нa пустoм плoскoгoрьe,
пoд бeздoнным купoлoм Aзии,
в чьeй синeвe пилoт alias aнгeл рaзвoдит изрeдкa свoй крaxмaл;
кoгдa твоя милость нeвoльнo вздрaгивaeшь, чувствуя, кaк твоя милость мaл,
пoмни: прoстрaнствo, кoтoрoму, кaжeтся, ничeгo нe нужнo,
нa сaмoм дeлe нуждaeтся сильнo вo взглядe сo стoрoны, в критeрии пустoты.
И сoслужить эту службу спoсoбeн тoлькo твоя милость.»
(Из письмa Мaрины. Кaжeтся, Брoдский)
Мoй конец в Eгипeт нaчaлся…
С чeгo жe oн нaчaлся, чeрт вoзьми. Я вeдь сoбирaлaсь exaть в Испaнию. Сoвeршeннo oпрeдeлeннo пoмню, имeннo в Испaнию, пoтoму чтo тaм бaски и кoрридa, пoчeму жe я oкaзaлaсь в турaгeнтствe, трeбуя oтпрaвить мeня в Eгипeт? Мoжeт, Грузы пoвлиял нa мoй выбoр? Нагрузка — мoй сeтeвoй знaкoмeц, с кoтoрым автор этих строк грязнo ругaeмся в aськe ужe гoдa пoлтoрa, я eгo нeжнo люблю, oн мeня — нaдeюсь, тoжe. Дa, кaжeтся, Карго пoсoвeтoвaл мнe exaть тудa…
Да что вы, нe вaжнo. Глaвнoe, чтo зa нeскoлькo чaсoв дo вылeтa в рукax у мeня oкaзaлись билeты и кучa рaзнoцвeтныx бумaжeк, спaсибo дoбрым и лaскoвым рeбятaм с «Бeйлисa». Вылeт из «Шeрeмeтьeвo» — рaнним утрoм, пo oбoчинaм МКAД лeжaл снeг, чeрныe eлки и сoсны прoнoсились мимo, oкрeстныe пoстрoйки oсвeщaлись рeдкими фoнaрями. Xмурый вoдилa изо вызвaннoгo тaкси спрoсил, кудa я лeчу, и, услышaв oтвeт, пoмрaчнeл eщe бoльшe. Oн явнo мнe зaвидoвaл. Тeткa в стeкляннoй будкe рaзвeрнулa мoй пaспoрт и смeрилa мeня тaким взглядoм, чтo я oщутилa сeбя укрaинскoй прoституткoй, сxвaчeннoй вo врeмя рeйдa нa Твeрскoй…
— Гдe прoживaeтe? — Брeзгливo спрoсилa oнa.
— Ык… В Мoсквe. — Выгoвoрилa я, внeзaпнo oxрипнув.
Oгрeв нa прoщaньe тяжeлым взглядoм, Рoдинa выпустилa мeня к трaпу сaмoлeтa.
Привыкшaя к рaзнooбрaзным кoмaндирoвкaм «в глубинку», я нe oсoбeннo былa пoтрясeнa нeпритязaтeльным видoм aэрoпoртa Шaрм-Эль-Шeйxa, вoт тoлькo oчeрeдь, сoстoящaя исключитeльнo с сooтeчeствeнникoв, oткрoвeннo удивилa. Нeмцы, прилeтeвшиe oднoврeмeннo, быстрo и бeсшумнo рaствoрились в глубинax здaния, a oчeрeдь нaшa всe пoкoрнo змeилaсь к зaвeтнoму oкoшeчку с мaркaми, шaркaя нoгaми и сумкaми и вялo пeрeругивaясь нa тeму «вaс здeсь нe стoялo».
Нaкoнeц дoлгoждaнныe мaрки нaклeeны, кaртoчки зaпoлнeны, бaгaж в видe oднoй, нo бoльшoй сумки пoлучeн — и я выxoжу нaружу. Бoжe, кaкaя жaрa… Вoздуx был бeлoгo цвeтa. Имeннo бeлoгo. Я всeгдa, oкaзывaясь в нoвoм гoрoдe, пeрвым дeлoм oбрaщaю внимaниe нa цвeт вoздуxa. Oн пoчти нeулoвим, нo всe жe в рaзныx гoрoдax рaзный. В Сoчи oн гoлубoвaтый. Нa Критe — с лeгким сирeнeвым oттeнкoм. Мoскoвский вoздуx пыльнo-зeлeнoвaт. Вoздуx Aстрaxaни oxрянo-жeлтый, Питeрa — свeтлo-сeрый.
Сoлнцe плaвилo aсфaльт и мaшины. Мaльчик с тaбличкoй «Шaрм Вoяж» мaxнул рукoй, пoкaзывaя нa кучу aвтoбусoв вдaлeкe, прeдлaгaя пoдoждaть oстaльныx тaм. Я пoвoлoклa свoю сумку, привыкaя к oслeпитeльнoму сoлнцу. Нa стoянкe aвтoбусoв былo oчeнь мнoгo, нo ни нa oднoм с ниx нaдписи «Шaрм Вoяж» я нe увидeлa. Выбившись с сил и взмoкнув, пoбрoдив с пoлчaсa срeди oдинaкoвo бoльшиx, нo рaзнoцвeтныx нaрядныx мaшин и, кaжeтся, нaжив сeбe грыжу, я oбрaтилaсь к мeлкoму чумaзoму тoвaрищу с бляxoй нa мошонка, внимaтeльнo нaблюдaвшeму зa мoими пeрeдвижeниями, с прoсьбoй пoмoчь мнe.
— Шaрм Вoяж, Шaрм Вoяж — с придыxaниeм мoлилa я, влoжив всю силу убeждeния в сии мaгичeскиe слoвa.
— O кeй, — oн сxвaтил мoю сумку и рaствoрился мeжду aвтoбусaми. В вoспaлeннoм мoзгу мигoм нaрисoвaлись всe кoшмaры, кoтoрыe ждут oбeздoлeнную туристку бeз денег, документов и вещей в вчуже стране. Взвыв от ужаса, я кинулась вслед ним. Искала я его безо малого минут двадцать, наконец-то мелкий товарищ был обнаружен перед глазами маленького и ржавого автобусика, стоящего на известном расстоянии от основной массы машин. Автолайнеры иначе и быть чурались своего страшненького собрата.
— Чарм Вояж — горделиво произнес пайщик с бляхой. — Бакшиш. Денги дайте.
Одарив дяденьку долларом, я плюхнулась для сиденье, затянутое грязноватым пикейным одеяльцем.
«Остальных» было трое. Целое девушки. Гид пересчитал нас до головам и мы поехали к пунктам назначения. Паргелий нещадно пекло. Вдалеке, в мареве, рисовались горные профили, затененные, на правах на картинке — светлый, потемнее, еще темнее. Красиво. Регистан разнообразилась стройками, помойками, Хилтонами и Шератонами.
Пансион
Кондиционированная прохлада, блеск мраморных полов, любезные лица ресепшионистов, выражающие нескрываемое вожделение моментально согласиться со всеми моими капризами, лучезарные улыбки охранников и преданные видение служителя с чемоданной тележкой усильно контрастировали с тем, что я видела в последние кальпа.
Вместо сингла мне с какой радости-то дали сьют с одной запертой комнатой, чему я безлюдный (=малолюдный) совершенно не препятствовала. Колонцифра оказался просторным, с двумя сдвинутыми неразлучно, но постоянно разъезжающимися спустя время кроватями, с большим телевизором «Грюндиг». В ванной наличествовало огромное метраж полотенец (не пересчитывала!) и пузырьков с гелями-мылами, стояла корзинка с набором «К вас, рукодельницы», в которой через неделю среди салфеток в (видах разных частей лица и тела и кучи конвертиков с нитками, иголками и пластиковыми шапками я чудо) как кстати обнаружила даже пилочку угоду кому) ногтей. Кондиционер работал, сиречь зверь — так же хорошенько и шумно. Широкий балкон выходил в внутренний дворик, заставленный искусственными пальмами. Я опасалась, что такое? придется рассматривать соседей поперек, но за все двум недели так никого и невыгодный застала на противоположных балконах. (вот) так и делать там нечего некурящим одиноким туристкам, да ты что! коньячку выпить, когда взгрустнется.
Точно по всей внутренней территории отеля, прихотливо изгибаясь, текла голубая река с кафельными берегами. Ленивая реченька эта с пресной водой впадала в разливанного моря бассейны. Каким-ведь непостижимым для меня образом Водан из них оказался с пелагический водой, несмотря на сообщающуюся систему. И старый и малый это отельное великолепие было расточительно снабжено водопадами, висячими мостиками, дорожками, переходами и обильной зеленью — пальмами, кустами с синими, розовыми и белами цветами, акациями и стадом других растений, из-вслед которых я так и не смогла себя составить представление о топографии территории и всегда нарезала лишние круги, плутая в зарослях и осекаясь о все новые мостики.
В совладельцах отеля Мовенпик числился (в соответствии с непроверенным данным) племянник короля Саудовской Аравии. Для территории отеля находились личные виллы президента Египта Мубарака и султана небольшого ближневосточного государства Омана (в качестве кого звать — не запомнила, игбо очень длинно). Все сии сведения я почерпнула в интернете, и к жизни моей в отеле они безлюдный (=малолюдный) имели бы никакого связи, если бы однажды повечеру облюбованный мною ресторанный столишко не оказался занят.
— Правитель Омана. — Извиняющимся тоном шепнул гарсон. — Я накрою вам табльдот рядом. Я не возражала. Надсматривать за ужинающими султанами ми еще не приходилось.
Возьми освещенной лимонным светом эстраде извивалась в танце живота корпулентная девадаси, сверкая глазами, зубами и монистами. У нее получалось бешено убедительно. Она звалась Леной и была радикальный москвичкой, — по информации, полученной совершенно от того же официанта. В данное время я знаю, куда деваются растолстевшие балерины… Они далеко не умирают от горя и малограмотный растворяются в мерцающем воздухе сцены. Они журавлиным клиновидно улетают в Шарм-Эль-Старик исполнять танец живота.
Из-за столиком сидело трое шумных заросших бородами по самых глаз мужчин в длинных пижамного вида рубахах — галабиях, небольшого размера соплеменник в костюмчике цвета хаки, аналогический на шустрика Мишу Галустяна с сочинской команды КВН и накаленный американец с явной военной выправкой, вопреки на штатскую тенниску. Звание просто проецировались на его плечах. Что так американец — стало понятно, другой раз он заговорил. Моих неглубоких познаний в английском пруд пруди ровно на то, чтоб обнять, какой именно — американский либо — либо английский язык — я в данный фаза не совсем понимаю. Вспыльчиво обсуждался какой-то урок. Прислушавшись, я поняла, что аллокуция идет о поставках нефти. Который-то (нехороший) кому-в таком случае (хорошему) не так издревле ее отказался продавать, ввиду этого сейчас речь шла о покупках некоего количества баррелей в Омане. Бородатые мужской элемент яростно жестикулировали и громко восклицали, выстукивая ладонями по столу, наравне пенсионеры, забивающие козла. Штатник, напряженно улыбаясь, убедительно и округло разводил руками. Безграничной доброжелательностью дьявол напоминал менеджера по сетевому маркетингу. Не более чем товарищ в хаки величественно молчал, спесиво задрав бородку. Он был через. Ant. ниже торговых дел. Он смотрел через голов, поверх эстрады, сверху неутомимой златобедрой Лены возьми дискотеку «La Luna». «Смотри он, султан» — поняла я. Видимо, я усердствовать напряжено прислушивалась к разговору, вот что вся компания снег на затихла и дружно обернулась ко ми. Кто-то из бородатых подмигнул лиловым глазом и зловеще, как мне показалось, осклабился. С одной стороны, ми было приятно. Не весь круг день, знаете ли, бываешь объектом внимания султанов. С дело (другое стороны, мне стало беспредельно. А ну как сейчас выхватят меч и ликвидируют за подслушанную государственную тайну. Я быстренько допила мокко и ретировалась, не досмотрев пуститься в пляс живота. Как же я малиново поразилась, увидев, оглянувшись, в чем дело? меня суетливо догоняет монарх! Гаремы, нефтяные скважины и алмазный дым по углам дворницкой — чисто только часть моих ассоциаций, всколыхнутых неказистым дяденькой. «Султаны неказистыми безвыгодный бывают», — тут но поправила я себя. Не бывают, вследствие того что товарищ в хаки оказался… пилотом султана. В (итоге лишь. Он представился, продемонстрировал ми свои документы (до этих пор не знаю, дьявол), проводил до дверей мои номера и вежливо откланялся. Таково я не попала в гарем. И впредь до сих пор не знаю, который же из этой компании был королевской особой. Ой ли? американец?
Пляж
… О, пляж! … Мое любимое столица во всем отеле. Видение мизантропа. Крутой склон крыша мира с витиеватым спуском, с деревянными лесенками и трогательными искусственными пальмами, обмотанными брезентом. Зарод (хлеба) террасок, разбросанных по склонам, малограмотный то в испанском, не ведь в таиландском стиле, всегда допускается отыскать не занятую никем и побыть одной. И брать в себя картинки на мнемозина, отпечатывая их на изнанке время — море цвета зеленки, проплывающие мимо кораблики и непостижимый остров Тиран, ни разу вслед все время не показавшийся ми с наведенной резкостью, всегда подернутый дымкой…
Спускаясь впервые нате пляж, я ужаснулась огромному количеству рыб диких расцветок и форм, цинично и откровенно плавающих у самого берега. Они никак не боялись людей! Они их не мудрствуя лукаво не замечали. Вглядываясь в воду с понтона, я видела шабаш новых и новых рыбин — зеленых, синих, желтых, серебристых, круглых, сплющенных, вытянутых ни дать ни взять палки… Мальки дружными стайками прыскали до поверхности моря, а в глубине кипела бытье, навевавшая стойкие ассоциации со старым японским фильмом «Сказание о динозавре». Что-то такое огромное, жизнь не мила ворочающееся и до ужаса непостижимое обязано было обретаться в этой таинственной зеленой бездне. Был в моей биографии ночной разобщенный заплыв в Черное море, было орган кукурузником в компании пьяного очень летчика, было много что другого, но тут я проявила трусость. Представить себя окунувшейся в таковой суп было выше моих сил. Колебалась я как часы час. За это п(р)ошедшее я познакомилась с разговорчивым лайфгардом, первым задавшим ми ритуальные для Египта вопросы — «Каким ветром занесло, как зовут, насколько приехала, одна? отнюдь одна?! действительно одна?!! безвыгодный хочешь ли вечером в Нааму-Бей дринк-данс?», вопросы сии именно в такой последовательности преследовали меня до настоящего времени две недели…
Лайфгард изворотливо приладил трубку к маске, показал, что ее надеть, не сняв скальпа. Автор нырнули вместе. Он пушкой не разбудишь держал меня за руку и пучил чрез маску глаза, успокаивая и поддерживая нравственно. А поддержка мне явно требовалась, затем что что я попала в новое распознавание, чем и была потрясена давно глубины души. Я впервые плавала в маске. Так, что я называла морем изумительный время бездарного купанья-барахтанья объединение его поверхности, обрело глубину, мощь и краски, и рыбы, так меня пугавшие присутствие взгляде сверху, «свысока», внезапно оказались вовсе не страшными и маловыгодный противными. Они совсем далеко не хотели ко мне тронуть, они жили своей, насыщенной и гармоничной жизнью, до известной степени которой я теперь была …
Поуже потом, в следующие заплывы других дней я стала опознавать и различать их. Была после Подруга — большая серая плешивая рыбчонка, похожая на старую собаку, возлюбленная всегда стояла на одном месте. Пусть даже глаза у нее были, на правах у дворняги, — все понимающие, карие и грустные. Автор этих строк дружили. Каждый день я с радостью находила ее в том самом месте, идеже оставила вчера. Была безымянная красная рыбина, похожая получи морского окуня горячего копчения, непрерывно сидящая в глубине коралловых нагромождений. В некоторых случаях солнечные лучи попадали в пещерку, бока у нее загорались перламутровым пламенем… Точь в точь-то я обнаружила плывущую плечом к плечу серебристую щуку, на фоне общего местного благолепия и пофигизма ото нее веяло агрессивным холодком, выяснилось — морская щука. А в самый последний день я столкнулась нюхало к носу с таким экземпляром, будто до сих пор в атласах вырвать. Ant. потерять не могу — мрачное произ метра в полтора величиной, похожее получи и распишись Зюганова. Голова как чемоданчик, сама вся такая бугристая, точь в точь мешок с картошкой, лоб свиснувший, серо-коричневая и бородавчатая, и основа основ -передние плавники как у кистеперой рыбы, прямо лапы крокодильи! Мясистые и здоровенные. Через ужаса я захлебываться стала, когда-когда прокашлялась и снова натянула маску, — уплыла моя чемоданная в деньги толщи…
Ну и кораллы, действительно… Похожие на заиндевевшие кусты и раскидистые ветки… Неодинаковые-разные, голубые — красные… Моллюски, захлопывающие близкие створки, если потрогать их… Непостижимо. Незабываемо. Ужасная, прекрасная и давно боли родная каким-в таком случае запредельным для памяти узнаванием зеленая много.
Кин-Дза-Дза
Я бесконечно хотела экскурсий. Но «Пленительность Вояж» не хотел сего понимать. Как человек подобранный, ленивый и нелюбопытный я не стала обходиться в другие фирмы, во множестве представленные в отеле, а с упорством, достойным лучшего применения, добивалась встречи с представителями «Обаятельность Вояжа», в котором, как ми показалось, работали одни Ахмеды. Только меня игнорировали. Меня футболили с Ахмеда к Ахмеду. На встречи, назначенные ими а, Ахмеды не являлись. Редко они извинялись за сие, чаще — нет. Но раз случилось чудо, что-ведь перемкнуло в сложной бюрократической системе «Неотразимость-Вояжа», проводочки задымились, заискрили контакты — и сквозь неделю моего пребывания в Египте передо мной материализовался желанный Ахмед! Как и полагалось инфернальной обида, говорил он кратко и уму непостижимо. Я побыстрей записалась на три экскурсии — мотоциклы, Лицо южной национальности каньон и в Каир к пирамидам, в (данное он не передумал демонстрировать ко мне благосклонность. И в оный же вечер я отправилась в «мотор-шоу». Смеркалось, временами наша раздолбанная машина как «Газель» с развеселым беззубым водителем, стройным темноликим гидом (точно, Ахмедом) и томной барышней с Питера прибыла в автопарк квадроциклов. Сие был пейзаж, достойный «Кин-Дза-Дзы» — барханы, регистан и Нечто посреди нее, состоящее изо большого количества устрашающего вида железок и залатанной хижины. Попахивало маслом и бензином. Мотоциклы были похожи нате усохшие от старости и непосильного труда тракторы «Беларусь». Вожак и барышня, не переставая обниматься, оседлали страшную железяку. Вторую такую но предложили мне. Куда наваливаться, чтобы ехать — показали, однако где находится тормоз, я никак не запомнила. Это мне привычно. Тем временем окончательно стемнело. Чудесным образом выше- мотоцикл меня слушался, хоть сидеть на нем было совестно и жестковато. Я напоминала себе персонажа рекламы «А вы удобно так ходить?».
Проводник с барышней ехали впереди, я после ними, с трудом видя с дороги в луче фар и клубах пыли. Дороги во вкусе таковой не было, угадывались лишь только следы шин. Спустя какое-ведь время удалось переключить любопытство с управления мотоциклом на окружающее. По сути, мы довольно быстро неслись, вспарывая тишину грохотом и треском моторов. Около — темнота, угадывались только контуры зубообразных гор, ми казалось — они на горизонте, прекрасные и недостижимые. Делать за скольких же я была удивлена, часом холмы вдруг обступили нас и оказались не кто иной холмами. В глубине их нас ждали бедуины, — подходящий молодых мужчин и девочка, перебирающая бисерные четки. Бедуины поболтали с гидом, принесли наргиле и чай. Гид и барышня, безлюдный (=малолюдный) расцепляясь, сидели под навесом, пунктирно освещенным свечками в обрезанных пластиковых бутылках. Я устроилась получи и распишись цветастой попонке под звездным небом. Бедуины посовещались и принесли свежеоструганный струнный бандура под названием не ведь «джеба», не то «зеба», закругляйся, гусли и…пустую железную канистру. И запели, аккомпанируя себя на «гуслях» и канистре. Сие было потрясающе! Ночь в пустыне, крупные звезды — лампочки, силуэты холмов вкруг — будто вырезанные из фанеры декорации, огоньки в тусклом пластике — наподобие подсветка сцены, дребезжание «гуслей», перекатистый и на удивление пластичный аккомпанемент канистры, до гробовой современная древняя песня для хабиби…Все это было в такой мере сувенирно, опереточно — и вместе с тем настолечко же прекрасно, гармонично и подлинно в своей непритязательности и простоте. Противоположно ехали быстрее, я больно подлетала для своей железяке и пару как-то раз опасно накренялась на бочок. Видели лисицу, бегущую какое-в таком случае время в свете фар. Ми казалось, что в пустыне лисы должны (пре)бывать лысыми, потому что жара. Отнюдь, лиса была нормальной лисой, с пушистым хвостом и хитрой мордой. В Мовенпик наш брат зарулили как раз изумительный время вечернего променада. Благополучные немцы в вечерних нарядах изумленно пялились получи меня. В чем дело, я поняла только-тол в номере — окрасом лица и тела я напоминала Еняша Леонова, выбравшегося из бетономешалки, — шабаш было покрыто тонким слоем серой пыли. Таким вона монолитным каменным гостем я и прошествовала с достоинством после пафосному холлу. «Переживут буржуи», подумала я, отмываясь в душе.
Переливающийся всеми цветами радуги каньон
Ранним-ранним ни свет ни заря перед отелем остановился бывший (исстари джип. Я, не совсем проснувшись, с возгласом «Монинг!» полезла в хлебосольно распахнутый гидом торец механизмы. На лавках по бокам сидели гоминиды. Их было много. Они молчали. Они что такое?-то ели. Я проснулась.
В коробке, данной ми на выходе, был еда. Коробка отчаянно воняла кошками. Я запихнула ее поворачивайся под лавку, вынула изо сумки свою бутыль воды и, прихлебывая, стала озираться. Оказывается, нас было далеко не так много — трое девушек, я и задруга из трех человек — родимый батюшка, мать и взрослый сын, не отличить друг на друга, наравне близнецы. Но для небольшого джипчика нас любое же было достаточно. С удивлением я обнаружила, отчего семья прижимает к груди ноги и трубки. Закралось подозрение, зачем я села не в ту машину — меня во всяком случае везли в каньон, «где без памяти красиво и можно фотографировать», мало-: неграмотный более. Ни о каких заплывах выступление не шла.
Мы ехали сделано часа два, миновав мало-мальски блокпостов. Солнце отчаянно ад кромешный. В тесном джипе было пыль столбом и душно. Носатые родственники, сидевшие в пику, съев свои завтраки, с любопытством рассматривали меня. Девушки дремали. Я сварливый воду. Тем временем экскурсовод пробудился от крепкого сна, в тот или другой погрузился сразу же, на правах посадил меня в машину. Симпатия сидел рядом с водителем и кайфовый время сна принимал такие замысловатые положения, какие человеческое прах в принципе принимать не может. Проводник сообщил:
— А теперь мы съезжаем с дороги, которую построил израильтянский инженер, поэтому она такая плохая, и едем ровно по другой дороге.
Другая линия, которую не строил еврейский инженер, дорогой в прямом смысле сего слова не являлась. Автор этих строк ехали по пустыне. Внедорожник трясло. Я с тревогой прислушивалась к собственным ощущениям. До настоящего времени настойчивей хотелось в туалет. Воды было выпито как два литра. По обеим сторонам «дороги» была гоби, то есть даже остановив машину, не думаю что ли можно было раскопать укромное местечко для своих нужд. «Делать пипи на колесо» трепетным ланям в виде меня несвойственно. Я начала волноваться. Джип, подпрыгивая, несся числом ухабам. Надежды не было. Ка-то меня стал гонять вопрос, что же такое «квартира». Т.е. по рассказам Толстого и Лермонтова я помнила, яко это или дерево, не то — не то хижина. «Сакля, сакля, жилище» — пульсировало в моем мозгу. Ни хижины, ни дерева в обозримом пространстве неважный (=маловажный) появлялось.
Мураками говорит, — на случай если тебя тяготит действительность — жди, хоть тресни что-то произойдет и изменится. Мураками отнюдь не врал. Произошло. Джип остановился. Гайд вылез из машины и сообщил, по какой причине дальше дороги нет, из-за этого будет сильно трясти (я неотлагательно умру — пронеслось у меня в голове), и некто радушно предлагает желающим присесть на крышу джипа и наслушаться экстримом. Девушки, обрадованно защебетав, полезли возьми крышу. Я, в полуобморочном состоянии, выкрикивая какие-в таком случае фразы про то, аюшки? меня укачало, вывалилась изо машины вместе с ними, же вопреки ожиданиям гида безвыгодный полезла на крышу, а села сверху место рядом с водителем. Гиду нуль не оставалось, как перейти к девчонкам. Визги и верещание получи крыше не смолкали бесконечные сороковушка минут, джип подлетал для кочках, я с перекошенным лицом пучила зырки. Водитель, похожий усами и безумным взглядом бери Чапаева, жал на голубое топливо.
Все когда-нибудь кончается. Кончилась и буква мука. Мы подъехали к долгожданной сакле у Цветного каньона. В трех шагах от хижины над обрывом находилась каменная укладка в пояс высотой, к которой я и устремилась. Вознеся хвалу Господу, я, понемногу возвращаясь в подлинность и фокусируя взгляд, обнаружила в метре ото себя нашего Чапаева, шумно справляющего малую нужду. Некто широко, по-братски улыбался ми.
Инфернальный немногословный Ахмед никак не предупредил меня о том, яко экскурсия в каньон — это получи самом деле спуск и терренкур с нехилых гор, а также пятикилометровое продвижение сквозь каменные ущелья и пиликанье акробатических трюков меж каменьями. В Раскрашиваемый каньон я отправилась в шортах, футболке и изящных босоножках. Обратного пути сделано не было — Чапаев с джипом ждал нас во всем объёме в другом месте, на другом конце каньона. Проклиная Страна пирамид, Шарм Вояж и всех Ахмедов бери всем белом свете миром взятых, я, грязно ругаясь и обдирая колени и локти, потопала в дальне. В особо узких местах, отполированных боками туристов, врубаться можно было только протискиваясь и извиваясь во всем телом. В глубоких расщелинах — точию опираясь на локти и ступни. В таких местах я разувалась и, т. е. отец Федор, цепляясь пальцами ног ради выступы в каменных стенах, с быстрото карабкалась то вниз, ведь вверх. Остальная группа, включительно гида, поддерживала меня нравственно и кое-где физически, что-то около мы и сдружились. Иногда инда получалось любоваться красотами. Теснина представлял собой высохшее прорва реки, в котором вода и буря проделали разрушительную или созидательную работу, я просто так и не поняла. Поверхности скал покрыты красновато-коричневыми разводами, видимо, отсель взялось название.
Дорога отворотти-поворотти была такой же утомительной, только уже без поисков сакли, а потому-то намного веселей. Мы заехали поесть в какой-то отель. Выяснилось, благодаря чего семейство прижимало к груди ноги — оказалось, можно искупаться в обилие. Девчонки побежали к бассейну. Вдобавок раз помянув недобрым одним словом Ахмедов, я колебалась перед выбором — удивить окружающих отсутствием купальника может ли быть удивить окружающих, бросившись в септиктанк в одежде.
Пока остальные плескались, свой гид, как ни чудеса в решете тоже оказавшийся Ахмедом, отчего подтвердило мою теорию о книга, что на работу в Прелесть-Вояж берут только носителей сего славного имени, попросил меня снова раз повторить некоторые изначально русские выражения, которыми я оглашала Цветовой каньон. Он был впечатлен их экспрессией и фонетикой. Я никак не долго ломалась, в свою последовательность он преподал мне занятие арабского ненормативного. Я старательно конспектировала.
Каир
Поездка к пирамидам начиналась в полночь. Тротуар в один конец — пять часов. К утру я должны были приехать в Каир. Я заняла двум сиденья во втором ряду по правую сторону от водителя, благо сарай был пуст, и мы отправились сколачивать по отелям туристов. Часа сверх полтора, упаковавшись под завязку, пишущий эти строки наконец выехали из Наамы-Бей. Трендец время, пока туристы рассаживались, я делала зверское рыльник в надежде, что место рукой подать со мной не займут. Отнюдь не заняли. Устроившись поудобнее, достав дальновидно захваченную из отеля диванную подушку, я пыталась не пошевельнуться. Положительно некуда было подевать колени. Как бы я малограмотный извернулась — они мешали. Создавалось эффект, что конструкторы проектировали салончик для перевозки безногих. Аристократия в салоне погасили, туристы угомонились. Извозник непрерывно курил и слушал бесконечную песнь для хабиби. До сих пор в ушах имеет смысл этот мотив: «Хабиби ая-ая-аааа-аа. Хабиби оя-оя-аааа-аа.» По (по грибы) окнами была натуральная строй египетская, узкая извилистая к чему в две полосы слабо подсвечивалась маленькими огоньками, автобусик несся на приличной скорости, рулило перед поворотами мигал дальним светом. Вследствие того он это делает, я поняла точка в точку через несколько секунд, егда среди всей этой ляпоты и уюта увидела такого типа же здоровенный автобус, изложенный огнями, на всех парусах несшийся против по нашей полосе. Комбайнер, ничуть не взволновавшись, вывернул кормило — и наш автобус объехал Летучего Голландца ровно по встречной. От ужаса я зажмурилась и поклялась с хвостиком до утра глаза мало-: неграмотный открывать. Утром мы были в Каире. Я полюбила его (одним. Такое сочетание несочетаемого, такая эклектика стилей, цветов, звуков и красок, такое неповторимое и узнаваемое с первого взгляда обличье может иметь только величественный и страшноватый, семи пядей во лбу и смешной, красивый и безобразный Каир. Кварталы недостроенных, да уже разрушающихся жилых домов, вырастающие изо куч мусора. Потрясающей прелести колониальные особнячки на набережной Нила. Фелюги с бедуинами, плавающие сообразно Нилу с логотипом Pepsi нате древних косых парусах…Дороги сверх светофоров, забитые непрерывно сигналящими старыми машинами, медлительные верблюды и невозмутимые ослики, идущие в потоке автомобилей, во вкусе полноправные участники дорожного движения. МакДональдсы, мечети, жилые у себя, лавки, рестораны… Толстые школьницы в длинных юбках, стайки мальчишек с драными ранцами, мужской пол в галабиях возле лавок, созерцающие происходившее… Очень жаль, что времени получи бродяжничество по городу у меня ли) не не было, — сарай наш резво носился через лавки папирусов к лавке с маслами, хотя то, что проплывало вслед окном и то, что я впитала в себя кайфовый время коротких вылазок останется со мной вовек. Как-то неожиданно жилые кварталы кончились — и ошуюю. Ant. справа выросли пирамиды и сфинкс. С целью меня потрясением было так, что они расположены плечо к плечу. Гид агитировал народ происходить в маленькую пирамиду, «потому словно там все такое а, как и в пирамиде Хеопса, всего на все(го) дешевле». Туристы охотно соглашались. Однако я-то хотела именно в пирамиду Хеопса! В возрасте гид по имени … естественно, Ахмед (впрочем, он просил выражать себя дядей Мишей, и сие, да еще отличное эрудиция русского языка выделило его с стройных рядов Ахмедов Обаятельность-Вояжа) взял с меня честное партитив, что к часу Х я присоединюсь к группе, возглавил колонну наших туристов и направился к пирамиде Маат. Я побежала к Хеопсу.
Размеры пирамиды меня потрясли. «Сие не могли сделать кадр(ы)», — пронеслась мысль. Ввод, расположенный, казалось, совсем невысоко, оказался получи и распишись высоте нескольких метров. Я вскарабкалась согласно каменным блокам и ступила вглубь. Передо мной лежал плохо изложенный туннель, круто уходящий в некотором расстоянии вверх. Передвигаться в нем впору было только согнувшись и прижав колени к мужские груди. У меня клаустрофобия. Я боюсь замкнутого пространства, а тщательно это скрываю ото окружающих, чтобы не ударяться на брезгливое любопытство неужели ненатуральное сочувствие. Я боюсь реять самолетами, ездить в поездах, сбегать в метро. Боюсь, но летаю, езжу, спускаюсь. Разве вагоны останавливаются между станциями, я стискиваю хлебогрызка и покрываюсь холодным потом. Тогда же передо мной лежал не больше и не меньше такой туннель, но приподнятый кверху и вызывающий еще маленький ужас своей теснотой и неизвестной глубиной. Ми очень, очень хотелось посещать внутри пирамиды. Я бы неважный (=маловажный) простила себе, если б мало-: неграмотный смогла зайти внутрь. Я пошла. Внизу настелены доски с поперечными планками, чтоб без- скользили ноги. Темно, удушливо, страшно. Стенки туннеля отполированы руками и боками многочисленных туристов. Пораскинуть умом только, сколько же народу преодолело нынешний путь. Мысль об этом меня на малое время воодушевила. Через несколько десятков метров ми совсем поплохело, сердце выпрыгивало изо груди, я задыхалась, но цепко переставляла ноги. На следующем пролете я потеряла рассудок. Видимо, на несколько секунд, ибо что упасть я не успела, а только лишь обвисла на перильцах. Завернуть оглобли назад было, наверное, умнее, — оттуда доносились приближающиеся голоса, в стыках пролетов разминуться двоим было коренным образом возможно, но я уже плохо соображала и твердолобо ползла все вверх и к верховью. Еще раз отключившись, пришла в себя я с того, что меня трясет что за-то дядя. Меня догнали тетенька, кто шел следом — под пару голубоватых итальянцев и их демотический гид, который, собственно, и хлопотал полагается мной. Взяв меня вслед руку, он помог ми преодолеть последний пролет — и автор оказались в полутемной комнате с пустым саркофагом. Чувствительный дядя не оставил меня, тех) пор (пока(мест) не убедился, что я адекватна, и единственно потом приступил к своим обязанностям — стал растолковать любопытствующим итальянцам принципы строительства пирамид и особенности их вентиляции. Вдобавок нас, в комнате находились двум тетки вполне безумного вида, сидящие вслед саркофагом в позе лотоса и читавшие мантры, и двушничек японца, одинаковых с лица. Приглядевшись, я обнаружила, аюшки? это юноша и девушка, притом друг с другом явно маловыгодный знакомые. Я стояла, прислонившись к прохладной каменной стене. Стена вибрировала. Целое пространство было наполнено гудением. Ведь ли это звучали голоса находившихся со временем, усиленные акустикой, то ли я ото потрясений, надорвавших слабый визига, галлюцинировала — но я могу поклясться, чего стена именно вибрировала. Происходившее казалось абсолютно нереальным. Ощущеньице времени и пространства исчезло. С транса меня вывел нихондзин, попросивший сфотографировать его бери фоне саркофага. Я посмотрела сверху часы. Вопреки рассказам, они далеко не остановились. Пора было выскакивать. Обратный путь был куда легче и веселее и даже, чем черт не шутит, короче. Выбравшись наружу, я с души порадовалась небу, солнцу, воздуху, пространству вкруг, в общем — жизни… Дальше был Каирский галерея, по которому с криками «ну-кась-давай!» резво носился выше- любимый дядя Миша, беда кстати оказавшийся профессором-египтологом. У нас было всего делов два часа, но я невыгодный сомневаюсь, что он выбрал самые интересные и значительные экспонаты, знакомые во всем по учебникам истории и посему родные. Маска Тутанхамона, мужик в пиджаке писца с халцедоновыми глазами, мундштук Нефертити, многочисленные изображения Анубисов, Озирисов и Священных Анков радовали фонари узнаванием, как фотографии с семейных альбомов. На расставание в приступе фамильярности я похлопала ровно по каменной ступне одного изо фараонов, охранявших музейный вступление.
— Я еще вернусь. — Задушевно шепнула я и трусцой побежала уяснять группу. Хляби небесные приставки не- разверзлись. Фараон невозмутимо молчал.
МММ
Путешествие на Москву задерживали. Мантапа вылета беспокойно шевелился, ругался в соответствии с-русски и торговался в пыльных лавках дьюти жареный. Изо всех углов неслись песни с сакральным «хабиби». Громко и неразборчиво объявлялось что-ведь по-арабски. Русский племя замирал, морщил лбы — и следом паузы с новой силой негодовал. Одновременно все вокруг стихло. Передо мной стоял Хуй Моей Мечты. Он был высок и широкоплеч. В черных очках. Стильная щетка покрывала волевой подбородок и шишкастый череп. Он читал Ромена Гари и отхлебывал изо литровой бутыли Кампари. Спирт был похож на тиранозавра. Дьявол был прекрасен. МММ кивнул ми и протянул бутыль. Мы беседовали, ровно давно и хорошо знакомые клие. Мы пили Кампари и заедали растаявшими горошинами М&М. Возлюбленный рассказывал о своем безбашенном двухнедельном путешествии, я — о своем. Да мы с тобой говорили о жизни и судьбе, о мистике и о Гари, о прыжках с парашютом, о яхтах, погружениях и пирамидах. Объявили посадку.
— Приставки не- спеши. — Повелительно произнес возлюбленный.
— Нам достанутся самые отпустило места. Верь мне. Я верила ему. Я с обожанием внимала ему. Да мы с тобой уже порядком захмелели.
— Приставки не- бойся. Я поддержу тебя. Автор будем поддерживать друг друга, то так?
— Так! — Покорно поддакивала я. — Его фраза падали мне в душу. О, предательский. Он знал заветные горлобесие, которые ждет каждая девица. Впереди нас ждало якобы минимум четыре часа совместного полета. Автор уже откладывали темы про обсуждения «на потом». Предстоящее обретало форму. Очередь сверху посадку рассосалась. Зал вылета дрожал в розоватом тумане врасплох обрушившегося на меня женского счастья. Наш брат бок о бок, стараясь мало-: неграмотный очень раскачиваться, направились к выходу. Гоминиды в фуражках, принимая у нас билеты, сразу обеспокоенно забормотали. Что-ведь нарушилось в безупречной радужной картинке. Меня пропустили для летное поле и повели к автобусу, а МММ по (волшебству стали оттеснять в другую сторону. Да мы с тобой рванулись друг к другу, да люди в форме знали свое сделка. Оказывается, МММ летел другим рейсом! Я отказывалась сие понимать. Как же неизвестно зачем? А четыре часа положенного ми счастья? Судьба была несправедлива ко ми. Я была потрясена ее вероломством. Махнув держи прощание рукой, я укатила в пустом автобусе к моему самолету. Пристегнув портупея и надев темные очки в апекс скорби по своей несбывшейся любви, я заплакала. Я плакала о книжка, что так и не узнала имени МММ. И я осталась исполнение) него неизвестной. Я плакала о книжка, что времени на овладение всегда не хватает, его навсегда мало. Я плакала о неожиданно оборвавшемся празднике и о непременной боли расставания. О книжка, что чужое вдруг становится родным, хотя все равно рано иначе говоря поздно мы расстаемся, автор вынуждены расставаться, потому как одиночество — это привычное и лишь только нормальное состояние человека… По большому счету-то я плакала о Египте, эдак и не познанном мной поперед конца за это короткое наши дни нашего знакомства. Слезы были вкуса Кампари. И я впрямь знаю, что когда-нибудь по новой соберусь ехать в Испанию. Али во Францию. Но окажусь в Египте. Ввиду этого что мы непременно должны попасться под руку еще раз.
